in_es

Когда мне исполнилось 6 лет, на семейном совете постановили, что год перед школой я должна укрепить здоровье и для этой цели не ходить в детский сад, а пожить у бабушки и дедушки. В принципе бабушка и раньше была готова меня нянчить, но отец предпочитал нанимать нянь, которым можно давать указания в соответствии со строгой системой воспитания, а бабушка, она ведь родная, может и не выдержать, дать ребёнку поблажку.

            Дедушка и бабушка жили на Тверской улице в небольшой двухкомнатной квартире, в которой, однако, всем нам хватало места. В одной комнате, 15 кв.м, жила моя тётя Валя, которую по её просьбе я всегда называла просто Валя, а в другой, 12,5 кв.м, - мы с бабушкой и дедушкой. Потолки в квартире были высокие, 3.20, поэтому воздуха было много, и казалось, что и места много. Над дедушкиной кроватью висела копия шишкинской «Зимы», а над обеденным столом – «Корабельная роща» в красивых рамах. Над стулом Вали висело изображение красивой рыбы в ярком сине-зелёном море.

            Утром я могла спать сколько хочется, а дедушка и Валя вставали в семь утра, чтобы успеть к половине девятого на работу. Бабушка вставала раньше них, готовила и подавала им завтрак. Бабушка вообще была ангел кротости, заботливости, нежности и трудоголик, если так можно выразиться о домашней хозяйке.

            Завтракали в нашей комнате за дубовым обеденным столом, всегда покрытым белой скатертью (кухня была слишком мала и там невозможно было поместиться). Под звуки ножей и вилок я обычно просыпалась и присоединялась к общему завтраку. На завтрак бывала всегда какая-нибудь каша, сыр, колбаса и чай. С ноября по февраль во время завтрака на улице было темно, приходилось зажигать свет. После девяти обычно свет можно было уже выключить и открыть занавески.

            После завтрака бабушка мыла посуду, прибиралась и собиралась со мной на прогулку или по магазинам. Выходя на прогулку, она спрашивала, куда пойдём, в Смольнинский садик или в Таврический. Обычно я говорила, что в Смольнинский. Мне очень нравились ограды пандусов - широкие гранитные плиты - перед входом в Смольный институт. Я обожала поезда и воображала, что эти плиты – вагоны, а круглый приплюснутый шар в начале – паровоз, и могла подолгу там «кататься на поезде».

            Если нам надо было в магазин, то маршрут был длинный. На Суворовском, угол Тульского, был овощной магазинчик в подвале. Дальше на Суворовском за ул. Салтыкова-Щедрина был рыбный магазин, который я очень любила, несмотря на то, что бабушка там подолгу стояла в очереди. Я рассматривала разных рыб и предвкушала, как мы будем их есть. Больше всего я любила палтуса, хек и корюшку. Карпов я не любила, и не могла понять, что это бабушка так радуется, купив карпа, ведь он такой костлявый. Камбалу, окуней, треску я одобряла. Ершей бабушка не покупала, но на них интересно было смотреть. Иногда бабушка покупала снетки, это тоже было вкусно и интересно – снетки, рыбки величиной со спичку, плавали в супе целиком. Все смеялись надо мной, что я люблю дешёвую и постную рыбу хек, но зато потом, когда вся рыба исчезла из продажи и остался один только хек и мойва, никто уже не смеялся.

            Возвращаясь с Суворовского, мы шли по улице Красной Конницы (ныне вновь Кавалергардская) и заходили там в булочную и в магазин тканей. Бабушка любила шить, у неё была швейная машинка, она неплохо разбиралась в тканях. Она щупала некоторые ткани и говорила мне их названия: ситец, сатин, поплин, штапель, полотно, лавсан, фланель, шёлк, бархат, шерсть, драп, сукно... Пока она что-то выбирала, я тоже щупала все ткани подряд. Теперь про все ткани говорят – хлопок или синтетика, столько-то процентов, вот и весь разговор, а раньше каждая ткань отличалась от другой. В магазине готового платья купить хорошую одежду было непросто и дорого, поэтому многие шили сами или у портних, отрез ткани на платье считался хорошим подарком.

            Однажды мы с бабушкой вернулись из похода по магазинам с географической картой. Это была огромная физическая карта Европы. Бабушка разложила её куски на полу, склеила и повесила над своей кроватью. С тех пор у меня, кроме игры в пуговицы, было ещё одно увлекательное занятие – стоять на бабушкиной кушетке и рассматривать карту. Страны, города, реки, горы, острова, заливы, проливы, моря, железные дороги, места полезных ископаемых, - всё так интересно, что невозможно оторваться. От Португалии и Исландии до Уральских гор всё было мною изучено, и можно было играть с дедушкой в города и спрашивать у него, зачем нужны месторождения урана, нефти, каменного угля и т.д.

            По дороге в магазин и обратно я всегда просила бабушку что-нибудь рассказать: или сказку (про Трёх поросят, Красную Шапочку, Кота в сапогах и т.д.), или «про то, как ты была маленькая», «как Валя была маленькая», «как мама была маленькая». Иногда бабушка рассказывала мне эпизоды из фильмов. Слушатель я была не пассивный, а активный, задавала ей множество вопросов. Вместо того, чтобы сказать: «Не знаю, отстань», - бабушка предпочитала сочинять что-нибудь, по её мнению, правдоподобное. Например, она рассказывала мне, как одна молодая выпускница кулинарного техникума приехала на работу на север, и лесорубы стали смеяться, что она чистит картошку, а она в ответ стала перечислять блюда из картофеля, и все её зауважали. Меня заинтересовало, кто же готовил этим людям до того, как туда приехала эта девушка. Бабушка сказала, что там был другой повар. «Куда же он девался?» - «Ну, он был старый и толстый, воровал мясо, его и уволили». Когда спустя десять лет я увидела фильм «Девчата», я поняла, что эта девушка из этого фильма. Но как бабушка додумалась до вороватого толстого повара, которого якобы уволили, остаётся загадкой.

            Конечно, самым интересным было, как бабушка, Валя и Катя были маленькие. Родственники бабушки были купцы, торговавшие обувью. У её папы была квартира на 6-й Советской (Рождественской). Там были такие широкие кровати, что спали по два ребёнка. Бабушка, её старшие брат и сестра ходили в гимназию и учили французский, немецкий и английский языки, а также учились играть на рояле.

            Летом они отдыхали на даче в Парголово. Там была собака Полкан, которая за лето очень привязалась к детям. Когда пришло время уезжать в Петербург, собаку заперли в доме или в сарае. Спустя какое-то время ей удалось сбежать, она прибежала на станцию и увидела детей уже в поезде. Полкан бежал за поездом, пока мог, и всем было его очень жалко.

Бабушкин папа, Сергей Иванович, умер ещё до революции, когда бабушке было 9 лет. Когда началась гражданская война, то мама бабушки, Екатерина Борисовна, взяла всех шестерых детей, и пошли они по России-матушке в поисках хлебного места. Прошли-проехали всю Россию до Оренбурга, так что бабушка в каждом классе училась уже в другой школе. В реке Урал бабушка чуть не утонула. Мама полезла её спасать, и стала тонуть сама. Хорошо, что мимо шёл прохожий и вытащил их.

В Сызрани город брали то красные, то белые. Населению это было совершенно безразлично. Услышав, что наступают те ли, другие ли, народ брал свои пожитки на телеги и выходил переждать разгром и битву за город. Однажды, толкая свои тележки, люди посмотрели на небо и увидели там крест. Все стали говорить, что это знамение Божие.

В 1920 году, когда бабушке было 14 лет, началась эпидемия холеры. Её мама съела протухшую курицу и умерла. Все дети: Александр, Серафима, Елизавета, Николай, Мария и Валентина, - поехали жить под Москву к дяде Грише, у которого были крестьянское хозяйство и свои дети, того же возраста. Сироты старались у него работать по дому с полной отдачей, чтобы не быть слишком в тягость. У них был строгий порядок – каждый имел свой участок работы на неделю, а потом менялись. Один, скажем, эту неделю моет посуду, другой ухаживает за скотиной, третий готовит еду, четвёртый таскает воду, рубит дрова, моет полы и так далее. Младшую девочку из их семьи взяли себе на воспитание зажиточные бездетные соседи, поэтому она жила без сестёр и братьев, и все её жалели. Единственная из всех, она, видимо, хорошо питалась, и поэтому очень отличалась от родных ростом. Все бабушкины братья и сёстры были низенькие, 150-160 см, а младшая, несчастная, сестра Валя выросла 170 см ростом.

Бабушка рассказывала, как она с маленькими дочками Валей и Катей жила во время войны в эвакуации в Соколках, где Вятка впадает в Каму. Как они купили козлика, и как всех козликов в той деревне называли Борьками, и как бабушка решила, что у её мужа и козлика не может быть одинаковое имя, особенно принимая во внимание будущую участь купленного козлёнка и то, что идёт страшная война, а муж на фронте... Поэтому козлёнка назвали Беляк, и он различал Валин голос и бежал к ней, когда его приводили вместе с другими козлятами с пастбища.

Иногда мы с бабушкой играли в игру: «Барыня прислала туалет. В туалете 100 рублей. Что хотите, то купите, да и нет не говорите, белого и чёрного не называть, красного совсем не упоминать. Что вы хотите себе купить?» При этом ведущий должен был спровоцировать игрока на то, чтобы тот сказал да или нет, упомянул бы белый или чёрный цвет.

 На обед на Тверской готовились разные блюда. Впоследствии я всегда удивлялась, что мама и Валя вспоминали с неудовольствием, как в 50-е годы у них дома каждый день было одно и то же – мясо с картошкой. Когда я была маленькая, меня всегда увлекало обсуждение с бабушкой меню. Супов было огромное количество: суп со снетками, суп с клёцками, картофельный, овощной, с лапшой, с рисом, с фрикадельками, свежие и кислые щи, борщ, уха, куриный бульон, фасолевый, щавелевый, грибной, рассольник... На второе были котлеты, тефтельки, рыба или кура, действительно, с картошкой, а иногда голубцы. Я очень любила составлять меню и играла в пансионат, как будто мне нужно составить всем отдыхающим меню на месяц.

На обед к часу дня приходили с работы дедушка и Валя. Они работали не очень далеко от дома. Дедушка, экономист, был начальником планового отдела в «Гипроприборе» на Салтыкова-Щедрина, угол Потёмкинской, а Валя, математик-программист, работала в Академии наук на Чайковской. Они удивлялись, что порознь идут через Таврический сад дедушка – 25 минут, Валя – 35 минут, а когда идут вместе, то тратят на это час. На обед они всегда шли быстро, и бабушка приносила в столовую каждому по налитой тарелке.

После обеда бабушка заставляла меня лечь спать и ложилась сама. К моему огорчению, она засыпала, а я нет, и мне приходилось мучиться, лёжа в кровати без сна около часа. Я рассматривала зелёные с какими-то ветками занавески, на которых представляла себе бегущих через лес оленей, волков, спасающуюся принцессу, которой, конечно, была я сама, и принца, который меня спасёт.

После обеденного сна мы с бабушкой читали сказки: Андерсена, братьев Гримм, Чуковского, Пушкина. Я просила бабушку нарисовать Герду из "Снежной королевы",  и у неё неплохо получалось. Или бабушка шила себе на лето (или мне) новое платье, и я пристраивалась у швейной машинки, чтобы поглядеть.
            В конце сентября бабушка, ничего мне не говоря, взяла меня за руку и повела в Дом пионеров, который располагался тогда в Кикиных палатах в трёх минутах ходьбы от бабушкиного дома. Оказалось, что там набирают детей в кружок фортепиано. Мне проверили слух и приняли, а детям, которые прослушивались после меня, сказали, что мест больше нет.

Поэтому мы с бабушкой два раза в неделю ходили на музыку в Дом пионеров. Учительница была молодая и красивая, Татьяна Васильевна Калмыкова, но сами уроки я не помню. Дома с бабушкой мы занимались, учили заданные пьесы. Но больше я любила импровизировать, сочинять свои пьесы. Однажды мне приснилась 4-я соната Бетховена. Я попросила бабушку посмотреть со мной ноты. Мы достали том сонат, открыли 4-ю сонату и даже поиграли первые 4-5 тактов, но там был один почти только ми-бемоль, и никакой красоты мне не раскрылось.

Рояль Muhlbach стоял в большой, Валиной комнате. Под ним хорошо было прятаться, когда дедушка приходил с работы. На нём занималась Валя. Когда-то она брала уроки игры на рояле у частной учительницы и иногда играла по нотам. Особенно она любила играть Менуэт из 20 сонаты, 1-ю часть 19 сонаты, «Сурок» Бетховена, иногда играла упражнения Ганона и что-нибудь из сонат Моцарта.

После ужина дедушка часто ходил со мной гулять. На его вопрос, в какой садик пойдём – Смольнинский или Таврический, я чаще отвечала, что в Таврический. Там было очень интересно. Во-первых, пока мы шли вдоль ограды сада, по ней можно было колотить палкой. Я к Таврическому саду. Перепрыгнул через ограду. Ограда Таврического сада Таврическая улица. Таврический дворец окружен вот такой красивой стеной Во-вторых, в марте и апреле за этой оградой галдели грачи, что восхищало дедушку. В-третьих, мостик через ручей под лиственницей состоял из отдельных железных полос, которые пели, пока по ним шагаешь. Лиственница у Таврического пруда Мостик с некогда поющими металлическими "досками". Клубы дыма - это не туча, это действительно случайный пожар в одном из павильонов Таврического сада, который быстро погасили А за мостиком был каток, на котором катались дети и взрослые, играла музыка, падал снег, и я могла стоять полчаса и смотреть, как они катаются на коньках. За катком были качели, к которым в более тёплое время года выстраивались очереди детей. Иногда мне не хотелось качаться, а иногда хотелось, и мы с дедушкой стояли в очереди. Сев на качели, я говорила дедушке, сколько раз я хочу покачаться. Обычно это было 60 или 80 раз, и дедушка считал. Если дети в очереди за нами начинали хныкать, то дедушка объяснял им, сколько раз ещё нам осталось. Если очереди не было, я говорила, что хочу покачаться 100 или 120 раз.

Аллея в Таврическом саду. Слева видно здание, в котором располагалась булочная. С левой стороны аллеи в советское время стояли стенды с портретами пионеров-героев: Юты Бондаровской, Зины Портновой, Павлика Морозова с описанием их подвига Самое интересное на прогулке с дедушкой – это было слушать его рассказы. Он был историк по образованию, и рассказывал мне много интересных вещей, начиная со Священного писания. Историю про Адама и Еву, про Иосифа Прекрасного, про Ноев ковчег, про исход евреев из Египта, - всё это он рассказывал очень увлекательно. Также интересно было послушать про русских царей. Как Пётр l  основал Петербург, что это был за царь, какие цари были вслед за ним в хронологическом порядке и с упоминанием каких-нибудь интересных происшествий, связанных с каждым из них. Например, что были сомнения, умер ли царь Александр Первый, потому что потом в Сибири появился похожий на него старичок, подозрительно точно знавший про жизнь царя. Или про то, как декабристы вывели солдат на Сенатскую площадь, не разъяснив им сути дела, и те кричали: «Мы за конституцию!» воображая, что Конституция – это жена Константина, которого они хотели видеть царём, но тому пришлось отречься от престола именно из-за жены.  Или про отречение Николая Второго, про его больного сына и про Распутина, и как Распутина пытались убить.  Или про Гришку Отрепьева, Бориса Годунова и царевича Димитрия.

На обратном пути мы с дедушкой заходили в булочную на Таврической улице и покупали цейлонский чай и халу, а в магазине на углу Тверской и улицы Красной Конницы – докторскую колбасу или сервелат, иногда ветчину или буженину. Сыр мы выбирали костромской, российский, эстонский или голландский, а масло – обязательно вологодское. Колбасы покупали 200 или 250 граммов, причём продавщица всегда спрашивала – кусочком или нарезать, дедушка просил кусочком, и она абсолютно точно отрезала требуемый кусок.

Однажды я разглядела на витрине баночку с желтыми зернами. Дедушка сказал, что это кукуруза и удивился, что я захотела купить. Покупая консервированную кукурузу, дедушка пошутил с продавщицей, что вот, мол, есть часть населения, которая к кукурузе относится положительно. Продавщица смущённо заулыбалась, а я нахмурилась, потому что ощущение, когда все вокруг понимают и улыбаются, а ты один чувствуешь себя дураком, - не из приятных. Кстати, дома кукурузу мне подогрели и дали со сливочным маслом, и с тех пор я очень люблю кукурузу.

На прогулках я очень любила разглядывать афиши. Особенно меня привлекала афиша концертного зала у Финляндского вокзала. Эмблемой зала была клавиатура рояля. Я считала своим долгом подойти к каждой такой клавиатуре и «поиграть» на ней.

После прогулки мне проверяли ноги – не замёрзли ли, и, если замёрзли, то растирали их или даже делали горячую ванну.

Иногда Валя и бабушка вечером ходили в кино – в кинотеатр «Ленинград», где были панорамный зал, синий зал и зелёный зал, или в горвод, то есть в клуб ГВС – Главной Водопроводной Станции, который был совсем рядом. Тогда  мы с дедушкой оставались дома и играли в мячик. Мы брали палки и скамейку, и должны были палкой загнать маленький мячик под скамейку. Пожалуй, это была единственная подвижная игра с дедушкой.

На ночь дедушка читал мне книги. Он порывался приучать меня к серьёзной литературе и для этой цели брал «Героя нашего времени». Бабушка возмущалась и уговаривала не читать мне на ночь про контрабандистов, «Фаталиста» и про жестокого Казбича. Дедушка сначала соглашался и читал мне самый бессобытийный рассказ оттуда, без интриги, – «Максим Максимыч». Это, конечно, было не очень интересно, но вполне отвечало задаче меня усыпить. На меня производило большое впечатление, что дедушка не мог спокойно читать о разочаровании Максима Максимыча – когда Печорин едва поздоровался с ним. В этом месте дедушке не удавалось сдержать слезу, и чёрствость Печорина вызывала у меня осуждение из жалости к дедушке.

Но потом дедушка всё же читал мне «Бэлу», и это было гораздо интересней и понятней. Ещё мы с дедушкой любили рассказы и повести Виталия Бианки (особенно рассказ «Одинец» про лося), рассказы Льва Толстого для детей.

Дедушка пел мне на ночь колыбельные песни. Одна была опять-таки из Лермонтова – «Казачья колыбельная», с сокращениями (без чеченцев).

Спи, младенец мой прекрасный, баюшки баю.

                                Тихо смотрит месяц ясный в колыбель твою.

                                Стану сказывать я сказку, песенку спою,

                                Ты ж дремли, закрывши глазки, баюшки-баю.

                                   Богатырь ты будешь с виду, и казак душой.

                                   Провожать тебя я выйду, ты махнёшь рукой.

                                   Сколько горьких слёз украдкой я в ту ночь пролью!

                                   Спи ж, пока забот не знаешь, баюшки-баю!

Я не могла удержаться от слёз, когда представляла себе, как будет горевать мать, проводив сына, а он только рукой махнёт... Кроме того, я сердилась, что мне поют песню про мальчика. Тогда дедушка затягивал девчачью:

   Буки ты, крошка, не бойся,

                                   Буку прогоню.

                                   Спи, не беспокойся,

                                   Баюшки-баю.

                        Бай- бай-бай, пусть приснится рай  (2 раза).

                                   Вырастешь большая,

                                   Будешь, как и мать,

                                   Колыбель качая,

                                   Песню напевать.

                        Бай-бай-бай, пусть приснится рай (2 раза).

Кроме колыбельных, дедушка пел мне шуточную детскую –«Тары-бары, раздабары, серы зайцы выбегали, охотнички выезжали, своих собак выпускали. Ты, девица, стой, стой, красавица, песни пой, песни пой! Чувиль, мой чувиль, чувиль-навиль, виль-виль-виль, что за чудо, перво-чудо, чудо-Родина моя!»
           Если я плакала, то в ход шла песня про лягушку:

                                   Вот лягушка по дорожке

                                   Скачет вытянувши ножки.

                                   Ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква,

                                   Скачет вытянувши ножки!

И я каким-то чудом успокаивалась. Впоследствии я спросила дедушку, откуда он знает эти песни, и он ответил, что они учили их в школе на уроках пения...
                                                                                                        Продолжение следует

Когда мне было 14 лет, мы с мамой стали чувствовать, что нам не хватает кого-то в качестве объекта любви. Мы хотели взять собаку. Но все вокруг стали говорить, что собака – это слишком большая ответственность. Тогда мы решили взять котёнка.

            Гуляя в окрестностях моей школы, мы наткнулись на нескольких бездомных котят. Их было трое, серые, полосатые, причём один длинношёрстный. Котята были не совсем дикие, потому что их подкармливали жильцы близлежащего дома. Мы стали их подзывать. Из окон тут же высунулись люди, стали рассказывать историю этих котят и давать нам советы, как их поймать.

            Почему мы решили поймать для этой женщины длинношёрстного, а себе взять её «кошу», я не очень себе представляю, но факт тот, что мы с мамой немедленно стали придумывать имя для этой «коши». «Коша» нам показалось неэлегантно, зато пришло в голову имя «Гоша». На том и порешили.

Разработанная нами стратегия поимки котёнка заключалась в покупке сачка для насекомых. Пока мама искала осенью в магазинах сачок, мы продолжали мечтать о котёнке. Однажды мы возвращались вечером от бабушки и, зайдя в парадную, вдруг услышали мяуканье. Широко раскрыв глаза и рот и переглядываясь, мы робко позвали «кис-кис». Мяуканье повторилось, а мы, поднявшись на 3-й этаж, увидели черного котёнка с белыми пятнами. Было ясно, что он бездомный и его кто-то подкинул. Он поднялся вслед за нами и вошёл в квартиру, продолжая мяукать. Мама дала ему молока, но он не пришёл от этого в восторг и продолжал мяукать. Его очень привлекал звук текущей воды, он бегал из кухни в ванную, а оттуда в туалет. Оказавшись в туалете, он вдруг прыгнул на унитаз и сделал туда свои дела. Мы с мамой были потрясены. Чего же ещё желать? Котёнок, который уже умеет ходить в унитаз! Это была необыкновенная удача!

На другой день мама повезла Гошу к ветеринару, он сказал, что он здоров и ему может быть 2,5-3 месяца. В аптеке мама купила шампунь от блох на всякий случай, и мы вечером его выкупали. Он очень сопротивлялся, но мы его вымыли и вытерли.

У моего одноклассника Толи Шабельского дома жили два огромных (весом каждый чуть ли не 8 кг) чёрных кота, одного из которых звали Бегемот (Мотя). Мама Толи Кира Петровна сообщила нам, что рыбу для кошачьего супа потрошить не надо. Мама засомневалась, не будет ли слишком неприятный запах от непотрошённой рыбы, но Кира Петровна авторитетно заявила, что котам «чем вонее, тем вкуснее». Поэтому большой проблемы с едой для кота у нас не было. Мы покупали мойву и из неё варили Гоше суп с геркулесовой крупой. Он был вполне доволен. Но когда маме удалось раздобыть камбалы, то Гоша сразу понял, что для него наступил праздник желудка. Мы честно с ним поделились, видя, как трудно ему дождаться разделки рыбы.

Гоша помогал нам распознать хорошую сметану от плохой: к восстановленной (из восстановленного молока) и разбавленной или несвежей он не прикасался. Вкусовые пристрастия  оказались у него довольно неожиданными. Больше всего на свете (может быть, кроме камбалы) он любил зелёный горошек и фасоль. Когда я или мама открывали банку консервированного горошка, он чуял это из дальней комнаты и стремглав мчался на кухню с громким мяуканьем. Он вставал на задние лапы, тянулся мордочкой к столу, причём каким-то образом делал свою морду необыкновенно худой, чтобы мы поняли, насколько он голоден. Ему удавалось втянуть щёки, а в его взгляде читалось: «Господа, я не ел шесть дней!» Поев фасоли или гороху, Гоша, наоборот, надувал щёки как на славу попировавший гурман.  Когда нам надо было уехать на пару дней, то мы оставляли ему сухой фасоли и знали, что он останется сыт и доволен. С чем это было связано, неясно, но возможно, с тем, что мы с мамой к осени 1975 года стали вегетарианками и мяса у нас в доме не водилось. Изредка, правда, была кура, и с курой связан эпизод по воспитанию Гоши.

Это было через несколько дней после того, как он у нас поселился. Мама приготовила вермишель с курятиной, поставила на стол, и мы чем-то отвлеклись. Услышав спустя некоторое время подозрительное чавканье, мы вспомнили, что теперь живём не одни, и побежали посмотреть, как там наш ужин. На столе сидел Гоша и уплетал куру, закусывая вермишелью. Маме пришлось его поучить плёткой. С тех пор на стол он не лазал.

Когда мы взяли Гошу, мама делала в квартире ремонт. Гошиным любимым занятием было сидеть и смотреть, как мама красит батарею или клеит обои. Он никогда не мешал ей и не портил, только внимательно смотрел. Но ещё раньше он нас пристыдил тем, что в один из первых дней засунул лапу под батарею и вытащил оттуда большой клок пыли. С тех пор я тщательно пылесосила под батареей и в других местах.

Кстати, пылесос и Гоша – это был ещё один аттракцион. Он страшно его боялся и, когда тот молчал, пытался с ним заигрывать.

 Я очень любила играть с Гошей. К концу верёвки я привязывала бумажный ком, расставляла по комнате стулья на некотором расстоянии друг от друга и от кровати и устраивала Гоше кросс через всю комнату. Он прыгал за бумажным комком по стульям и тоже был в восторге.

Характер у него был независимый. Когда мы его брали в постель, он уходил, но потом приходил сам, когда хотел. Мы сделали ему место из старой диванной обивки, он часто там спал, но утром обычно оказывался у меня или у мамы в ногах. Если он видел закрытую в комнату дверь (там могло никого не быть), он садился возле неё и ждал, пока мы откроем. Так мы привыкли все двери держать открытыми.

Когда мы приходили домой, он слышал это ещё до того, как мы поворачивали в двери ключ, спрыгивал, вероятно, с кровати, и мчался встречать нас. Мурлыча, он ложился на спину и просил погладить ему белый животик и за ушками.

Поскольку мы хотели взять всё-таки не кота, а собаку, то хотели приучить Гошу ходить с нами гулять. Вначале мы брали его на прогулке на руки. На улице он приходил в ужас и пытался вскарабкаться как можно выше, то есть ко мне на голову. Потом мы купили Гоше шлейку, которую одевают на самых мелких собак. В этой шлейке мы вывели его на прогулку. При первой же возможности он забрался на дерево и не желал оттуда слезать.

Наши попытки снять его с дерева привели к тому, что поводок запутался меж ветвей и Гоша повис на нем. Чтобы забраться на дерево, я сбегала домой и принесла табуретку, но всё равно первые ветки были слишком высоко, и ни я, ни мама не могли достать до них, чтобы распутать поводок.

В ближайшем доме располагался штаб дружинников. Я сбегала к ним с вопросом, нет ли у них лестницы и не могли бы они помочь нам снять кота с дерева. Мне со смехом ответили, что они «не общество по охране животных». Смеркалось. Мимо шёл восьмилетний мальчик с мамой. Мы энергично растолковали ему нашу проблему, он согласился залезть на дерево, быстро распутал поводок, и Гоша оказался у нас в руках.

Больше мы с Гошей на прогулку не выходили. Если надо было отвезти его к ветеринару или к бабушке, мы клали его в старый мамин портфель, и он очень тихо там сидел, не подавая никаких признаков беспокойства, так что в троллейбусе никто и не подозревал, что тут едет кот. Весил Гоша мало, 2 кг 200 г, как я, когда родилась, и перевозить его было легко.

Когда мы ездили отдыхать в Борисовку, первый раз мы на месяц отдали его тёте. У неё он отъелся, и морда его изменилась. На второй год тётя нашла среди своих знакомых одну даму, которая своего кота заводить не хотела, но с удовольствием принимала на постой котов знакомых. У неё были мыши, и коты ей были нужны для их отпугивания. Гоша у неё показал себя с лучшей стороны: поймал мышь и даже птицу, осмелившуюся присесть на подоконник.

Когда мы взяли собаку (а она вначале отличалась бешеной энергией), Гоша переживал большой стресс. Он перебрался жить на шкаф, так что мы вынуждены были даже подавать ему туда еду и питьё. В туалет он ходил, когда собака засыпала. Он обнюхивал ей лапы, и, вероятно, смог бы с ней подружиться, если бы не её ненормальный в то время темперамент.

Жизнь Гоши у нас, по существу, закончилась. Тётя очень жалела его и нашла других знакомых, которые мечтали о коте. В семье этих тётиных знакомых был мальчик младшего школьного возраста, который полюбил Гошу, да и вся эта семья относилась к Гоше с большой любовью и уважением. Если Гоша лежал на диване, семья устраивалась смотреть телевизор на скамеечке. Гоша жил у них как король долгие годы до самой смерти.